Читальный зал

Гродно. Вход в гетто

«Я люблю Гродно»

И я люблю Гродно, кто же его не любит, – это моя первая реакция на огромный рекламный плакат, установленный на обочине одной из улиц города. Раньше их не было, а тут на днях родителей навещал и увидел.
Сейчас стало привычно вместо слова «любить» рисовать сердечко. Особенно на майках часто видишь «Я (сердечко) Нью-Йорк», или то же самое, но вместо «Нью-Йорк» вставляют «Москва», а теперь уже и все подряд. Представляю, если бы я прошелся по Москве в такой же майке, с признанием в любви к городу Гродно. Народ читал бы и думал, «Гродно», это еще что такое? А здесь, в Беларуси, на самой границе с Польшей, так органично петь ему о своей любви. Здесь все его любят и даже признаются в этом на множестве рекламных щитов.
Именно потому, что я так люблю это место, где прошли мои детство и юность, я и попытался было сюда вернуться. Прошло уже несколько лет, как я окончил институт, отслужил в армии и в конце восьмидесятых совершил попытку, правда единственную, – повернуть время вспять и вновь стать жителем города Гродно. Жить, уж если и не в самом областном центре, так хотя бы поселиться и работать где-нибудь рядом…
Ага, и здесь они умудрились втиснуть: «Я люблю Гродно». Вот здесь как раз бы и не стоило этого делать. Никак он сюда не вписывается. Старый город, узкие улочки середины позапрошлого века. Сколько раз я ходил по ним к Сашке и не знал, что именно здесь располагалось еврейское гетто. Над проходом, куда ныряют прохожие, привычно сокращая путь, недавно появилась мемориальная доска. С 1941 по начало 1943 здесь замучили 29 тысяч человек.
Много это или мало? Мы привыкаем к масштабности цифр, потому что 29, что 39 нам ничего особенно не говорит. Конечно, если 29 тысяч человек, любых, детей там, женщин, мужчин, стариков построить на улице и представить, как все они уместились в несколько здешних кварталах, то диву даешься организаторским способностям их шефа гестаповца Курта Визе. Он их таки всех разместил. И не только разместил, но еще и работать заставил. Каких здесь только не было мастерских.
Оказывается, перед войной все население Гродно составляло 60 тысяч человек, и по национальному признаку делилось ровно наполовину – поляки и евреи. Для справки, в Польше на то время проживало три миллиона евреев, и в Беларуси – миллион. Вот добросовестный Курт Визе половину города и зачистил. Не сам конечно, большую часть народа после закрытия гетто сожгли в печах Треблинки и Освенцима, но и Курт был охотник людей пострелять, и вешать любил, за что впоследствии был осужден трибуналом на пожизненное заключение. Но убивать – это только так, увлечение, главное его призвание было – изобретать и рационализировать.
И, как я узнал, многие из его предложений по организации производственной сферы в его гетто впоследствии были действительно внедрены в подобного рода учреждениях. По разным подсчетам, от рук Визе и его коллег погибло от 30 до 40 тысяч человек, без различия пола и возраста. После освобождения в Гродно в живых уцелело всего 180 евреев.
Любят палачи всякие шутки и розыгрыши, они вообще народ смешливый. Беззащитность жертвы подогревает изобретательность палача.
Когда в феврале 1943 поступило распоряжение уничтожить население гетто и людей погнали частью за город, чтобы расстрелять, одних здесь же на месте, а других – грузить в теплушки и везти в концлагеря, то во главе колонны обреченных заставили идти уважаемого всеми старца в шутовском колпаке, а за ним, напевая и привычно пританцовывая, шли еврейские музыканты, и играли свои веселые еврейские мелодии.
Свернув в проулок, я зачем-то зашел во двор бывшего гетто. Зашел, остановился и стал осматриваться вокруг. Что здесь могло с того времени измениться? Те же старинные дома, та же каменная брусчатка под ногами. Вот только разве что в окнах появились стеклопакеты. Вглядываясь в стены домов и представляя себе, в какой цвет они были окрашены тогда, я внезапно разом и всей кожей ощутил ужас этого места.
Даже через подошвы ботинок страх от камней брусчатки, поднимаясь по ногам, заползал в самое сердце. И я быстро, почти бегом вернулся на улицу.
Потом только понял. Почти семьдесят лет назад страх господствовал здесь повсюду. Время прошло, тех страдальцев давно уже нет, а их боль и страх никуда не исчезли, затаились среди этих стен и ждут. На улице и тротуаре ничего вроде не чувствуется, но это не значит, что их нет, они здесь, рядом. Страх, накапливая критическую массу, перерождается в ненависть. Приходит время и ненависть, проливая кровь, вновь порождает страх. И так до бесконечности.
Однажды служил на кладбище и обратил внимание, что на одном из памятников дата рождения усопшей почти совпадает с началом Отечественной войны. Разговорился с родственниками, и те рассказали, что их мама родилась в Риге, когда немцы уже маршировали по улицам Латвийской столицы.
Молодая мать еврейка, только-только оправившись от родов, с младенцем на руках убегала от эсесовцев. Очень долго она шла по немецким тылам вслед за отступающими советскими частями. Сколько раз готовилась умереть и тем не менее сама вышла и ребенка спасла. Внуки вспоминали бабушкин рассказ, как однажды ей пришлось прятаться вместе с девочкой, зарывшись в сено. Немцы стояли рядом со стогом, а они затаились и почти не дышали.
Запомнилось, когда мы отдыхали в Черногории, дочь, занимаясь делами, велела мне будить внучку и собираться на пляж. Я подошел к спящей Лизавете, лег рядом и стал нежно, как только мог, гладить ее по спинке. Сперва малышка, открыв левый глазок, сонно посмотрела в мою сторону. Потом он снова закрылся, зато проснулся правый, открылся и больше уже не засыпал. Вот левая ручка подтянулась к маленькой головке. Обе ножки сразу уперлись в матрац и стали подниматься подгузником вверх, но головка и правая ручка оставались неподвижными.
Наконец проснулись и открылись оба глазика, и моя Лизавета улыбнулась. Я наслаждался радостью улыбающегося ребенка, а в памяти звучал рассказ тех людей, и я думал, до какой же степени был замучен несчастный младенец, что наверняка уже и плакать не мог, потому и мать свою не выдал немцам.
И еще, я не представляю, кем надо быть, чтобы убивать детей? Есть такая фотография, на ней здоровенный каратель в форме изготовился выстрелить в затылок молоденькой женщине с младенцем на руках. Еще какие-то доли секунды, и он убьет их обоих. В юности я мог спокойно смотреть на эту фотографию, но с тех пор, как появилась на свет моя Лизавета, не могу смотреть на нее совсем.
Кстати, не факт, что человек с винтовкой немец. Мне попутчица в поезде рассказывала, как немцы в 1942 году расстреляли учителей одной из школ в Могилевской области. Среди этих учителей были и ее дед с бабкой. Солдат выстрелил в деда, а бабушка на то время ходила беременная, месяце на восьмом. Так этот немец показывает ей, беги, мол. А та нет, никуда не побегу. Легла рядом с телом мужа, обняла его, стреляй, не побегу.
– Нельзя две жизни забирать, вот так, одной пулей. Грех это, – сказал солдат, выстрелил рядом в землю и ушел. А бабушка голыми руками выкопала могилу и похоронила тело мужа…
Сегодня никто из горожан толком ничего и не знает о гродненском гетто. Начнешь рассказывать, в ответ – чему, мол, тут удивляться, «это же немцы, это же евреев». Презумпция невиновности для одних «ну, что вы от них хотите»? И презумпция вины для других – «нет, ну, а что вы хотите»?!
Инерция убивать, увы, остается и после войны. Есть данные, что только в освобожденной Польше в победном 45-м местные жители убили больше десяти тысяч евреев. Это еще одно такое небольшое гетто с населением в десять тысяч человек, убитых после того, как люди насладились вкусом свободы. Кровь пролить легко, но решившись сделать это однажды, потом уже очень трудно остановиться.
Недалеко от моей школы, через дорогу, почти на берегу Немана, стоит старое еврейское кладбище. Пацанами мы сбегали туда с уроков, ловили рыбу и пекли ее здесь же на костре. Сейчас вспоминаю, что старых стоящих каменных надгробий с выбитыми на них еврейскими надписями было совсем немного. Рассказывают, будто новая советская власть, устанавливая в городе памятник Владимиру Ильичу Ленину, распорядилась вывезти с еврейского кладбища большую часть надгробий и сложить из них основание, на которое и водрузили фигуру вождя.
Сегодня перед горисполкомом высится огромное бронзовое изваяние вождя мирового пролетариата. Скульптору удалось передать в бронзе его энергичную волевую походку. Так и кажется, вот сейчас, словно пушкинский каменный гость, сойдет он с пьедестала, и, сокрушая все вокруг, поведет человечество к новым свершениям и великим победам.
Священник Александр Дьяченко

pravmir.ru